вы можете лицезреть судорожные вывихи планшета.

планшет каким-то чудом работает под зверем на каких-то драйверах у него сменилось позиционирование и я не знаю как вернуть его обратно я несколько месяцев не брала перо в руки я месяц не рисовал вообще я рисовала это дерево уже сто тысяч раз сладкого дома нет вообще стянула котлетку хочу на ручки работатьработатьработать сбился ритм все плохо это не моя цветовая гамма фотошоп тормозит и рисует половину без меня половину вообще не рисует как жить аааааааа.



кого я обманываю, ну.

все же что-то остается, как-то:
слушать Башню Rowan, рисовать деревья и не рассуждать.

Пишет  Юралга Норд:

пауки
Я нынче ночью узнал, что елочки можно рисовать исступленно.

потому что это елочки-пауки, хотя этого совершенно не видно.

любая такая вещь, которая врывается в голову и руки, и больше ничего в мире, кроме нее, нет,

любая такая вещь паук.

URL записи

Асфальтовые реки пересекая вброд,
Я вижу, как за мной на полшага бредет
Моя смерть, бредет за моей спиной...
Покупая хлеб к семейному столу,
Я вижу висящий паутиной в углу
Мой голос, и он наблюдает за мной...
Город полон озябших людей,
За ними протекают вереницы смертей,
Их много, за каждым из людей своя...
За месивом дождей, фонарей, кутерьмы,
Холодное дыханье наступающей зимы,
И где-то в сыром тумане потерялась я...

У дома моего безумья круглые ступени
И неоправданно высокий потолок.
Я прихожу туда не сразу, постепенно,
Перебираюсь через вытертый порог.
У моего безумья легкие шаги,
Оно подходит невесомо, как танцует
И, встав на цыпочки, в глаза меня целует,
И я не вижу более ни зги.
У моего безумья тонкие персты,
Полупрозрачные под кожей золотистой.
Они взмывают ввысь и жестом пианиста
Мое безумие вонзается в меня
И я иду туда, где ты...

Тем, кто любит Петербург, вряд ли дорог разум.
Люди, кошки, фонари здесь собрались разом.
И меж небом и водой высится надменно
Город — каменный цветок, ядом напоенный...

А я опять иду туда, где ты...

"забрал сегодня скан последней пленки, где есть фотографии с Лизой. конец целой эпохи, ага."

самое плохое - то, что ничего не спасает. Вообще ничего. Так и живешь от встречи до встречи, от вылазки до вылазки, от разговора до разговора, от письма до письма. Конечно, я забила свое расписание так, что и продохнуть получается с трудом, но еще есть два дня - два дня, которые не заняты полностью и которые просто высасывают по каплям.
и это дурацкое чувство, бог ты мой. "Без провожатых и без встречающих", так-то.

нет, все-таки оно будет здесь целиком.
____________________________________
"самое забавное в том, владислав алексеевич,
что находятся люди,
до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах
«вундеркинд»,
«пубертатный период»
и «юная девочка»
«что вы хотите, она же еще ребенок» -
это обо мне, владислав алексеевич,
овладевшей наукой вводить церебролизин внутримышечно
мексидол с никотинкой подкожно,
знающей, чем инсулиновый шприц
выгодно отличается от обычного –
тоньше игла,
хотя он всего на кубик,
поэтому что-то приходится вкалывать дважды;
обо мне, владислав алексеевич,
просовывающей руку под рядом лежащего
с целью проверить, теплый ли еще, дышит ли,
если дышит, то часто ли, будто загнанно,
или, наоборот, тяжело и медленно,
и решить, дотянет ли до утра,
и подумать опять, как жить, если не дотянет;

обо мне, владислав алексеевич,
что умеет таскать тяжелое,
чинить сломавшееся,
утешать беспомощных,
привозить себя на троллейбусе, драть из десны восьмерки,
плеваться кровавой ватою,
ездить без провожатых
и без встречающих,
обживать одноместные номера в советских пустых гостиницах,
скажем, петрозаводска, владивостока и красноярска,
бурый ковролин, белый кафель в трещинах,
запах казенного дезинфицирующего,
коридоры как взлетные полосы
и такое из окон, что даже смотреть не хочется;
обо мне, которая едет с матерью в скорой помощи,
дребезжащей на каждой выбоине,
а у матери дырка в легком, и ей даже всхлипнуть больно,
или через осень сидящей с нею в травматологии,
в компании пьяных боровов со множественными ножевыми,
и врачи так заняты,
что не в состоянии уделить ей ни получаса, ни обезболивающего,
а у нее обе ручки сломаны,
я ее одевала час, рукава пустые висят,
и уж тут-то она ревет – а ты ждешь и бесишься,
мать пытаешься успокоить, а сама медсестер хохочущих
ненавидишь до рвоты, до черного исступления;
это я неразумное дитятко, ну ей-богу же,
после яростного спектакля длиной в полтора часа,
где я только на брюхе не ползаю, чтобы зрители мне поверили,
чтобы поиграли со мной да поулыбались мне,
рассказали бы мне и целому залу что-нибудь,
в чем едва ли себе когда-нибудь признавалися;
а потом все смеются, да, все уходят счастливые и согретые,
только мне трудно передвигаться и разговаривать,
и кивать своим,
и держать лицо,
но иначе и жить, наверное, было б незачем;
это меня они упрекают в высокомерии,
говорят мне «ты б хоть не материлась так»,
всё хотят научить чему-то, поскольку взрослые, -
размышлявшую о самоубийстве,
хладнокровно, как о чужом,
«только б не помешали» -
из-за этого, кстати, доктор как-то лет в девятнадцать
отказался лечить меня стационарно –
вы тут подохнете, что нам писать в отчетности? –
меня, втягивавшую кокс через голубую тысячерублевую
в отсутствие хрестоматийной стодолларовой,
хотя круче было б через десятку, по-пролетарски,
а еще лучше – через десятку рупий;
облизавшую как-то тарелку, с которой нюхали,
поздним утром, с похмелья, которое как рукой сняло;
меня, которую предали только шестеро,
но зато самых важных, насущных, незаменяемых,
так что в первое время, как на параплане, от ужаса
воздух в легкие не заталкивался;
меня, что сама себе с ранней юности
и отец, и брат, и возлюбленный;
меня, что проходит в куртке мимо прилавка с книгами,
видит на своей наклейку с надписью «республика» рекомендует»
и хочет обрадоваться,
но ничего не чувствует,
понимаешь, совсем ничего не чувствует;

это меня они лечат, имевшую обыкновение
спать с нелюбимыми, чтоб доказать любимым,
будто клином на них белый свет не сходится,
извиваться, орать, впиваться ногтями в простыни;
это меня, подверженную обсессиям, мономаниям,
способную ждать годами, сидеть-раскачиваться,
каждым «чтобы ты сдох» говорить:
«пожалуйста, полюби меня»;
меня, с моими прямыми эфирами, с журналистами,
снимающими всегда в строгой очередности,
как я смотрю в ноутбук и стучу по клавишам,
как я наливаю чай и сажусь его пить и щуриться,
как я читаю книжку на подоконнике,
потому что считают, видимо,
что как-то так и выглядит жизнь писателя;
они, кстати говоря, обожают спрашивать:
«что же вы, вера, такая молоденькая, веселая,
а такие тексты пишете мрачные?
это все откуда у вас берется-то?»
как ты думаешь, что мне ответить им, милый друг владислав алексеевич?
может, рассказать им как есть – так и так, дорогая анечка,
я одна боевое подразделение
по борьбе со вселенскою энтропией;
я седьмой год воюю со жлобством и ханжеством,
я отстаиваю права что-то значить,
писать,
высказываться
со своих пятнадцати,
я рассыпаю тексты вдоль той тропы,
что ведет меня глубже и глубже в лес,
размечаю время и расстояние;
я так делаю с самого детства, анечка,
и сначала пришли и стали превозносить,
а за ними пришли и стали топить в дерьме,
важно помнить, что те и другие матрица,
белый шум, случайные коды, пиксели,
глупо было бы позволять им верстать себя;
я живой человек, мне по умолчанию
будет тесной любая ниша, что мне отводится;
что касается славы как твердой валюты, то про курс лучше узнавать
у пары моих приятелей, -
порасспросите их, сколько она им стоила
и как мало от них оставила;
я старая, старая, старая баба, анечка,
изведенная,
страшно себе постылая,
которая, в общем, только и утешается
тем, что бог, может быть, иногда глядит на нее и думает:
- ну она ничего, справляется.
я, наверное,
не ошибся в ней."

после тренировки понимаешь песни особенно хорошо. Каждое слово, каждый звук, каждая малейшая частичка памяти, связанная с ними.

"If the world that we are forced to accept is false and nothing is true,
then everything is possible"
make this dream reality

____________________________________
make this dream reality.

чтобы не соврать, не спугнуть - но, кажется, получается работать так, чтобы забывать вообще про все.

вот только Шуйский вспоминается постоянно совсем некстати.

день на кофеине и электричестве. Хорошо, очень хорошо.

пойду-ка доказывать собственное существование.