Самое сложное - это отбросить страх накосячить. Самое-самое сложное. И я не представляю, как это сделать осознанно. Неосознанно был сделан первый шаг - когда я летом рисовал в Литве деревья и кусты. Чем хорошо - никто не увидит, где ты налажал. А ты, после внутреннего вопля "Опять линия не туда пошла", просто высовываешь язык и увлеченно творишь. И какая-то часть сознания просто расслабляется. И обращается к спокойствию.
Классика жанра: это уходить с концерта Петли Пристрастия в полнейшей уверенности, что это был лучший концерт в твоей жизни. Каждый раз как в первый раз. Все концерты до этого можно было обнимать от переизбытка чувств Волчек, сейчас же ее не было и пришлось обнимать острый угол сцены, так что теперь синяки на руках будут со мной как минимум неделю. Не сыграли разве что Ножи, залезли далеко за треклист, который лежал в двух метрах от меня и выдавал все их темные мыслишки с потрохами, я потеряла и нашла паспорт, явно зарядила кому-то локтем по лицу - классика, классика, классика. Сыграли "Царапину", на этот раз не в акустике, спасибо, ребята. Запишите уже новый альбом, сколько можно.
Сегодня The Retuses, на которых явно не надо будет умирать от удара по ребрам в тесной толпе, но которые по уровни светлой грусти заставят любую девочку вроде меня кусать кулачки и смотреть влюбленными глазами на сцену.
когда мне грустно, тоскливо, печально или попросту паршиво, я люблю представлять себе краски. Как они выглядят. Как их пронзительная сочная яркость вонзается в бумагу - или же как их легкая вуаль цвета покрывает лист, чуть затронув его структуру. Я представляю себе, как цвет ложится. Как он глянцево блестит, будучи еще наполненным водой, протыкающим собой бумагу. Как он высыхает, постепенно становясь все более матовым и принимая вид бумаги - или же покрывая ее блестящей пленкой. Я думаю о том, как пахнут краски. Я думаю о том, какая бывает бумага на ощупь - шершавая и плотная, тонкая и почти прозрачная, большая, средняя, маленькая... я думаю о том, как по-разному выглядит акварель на листе для пастели: полупрозрачный тон, обнажающий выпуклости бумаги, или же плотная точка, своей изумительной матовостью подчеркивающая белизну бумаги. Или не белизну - не меньше я люблю представлять себе восхитительный темно-серый или коричневый цвет, изумительно подчеркиваемый белой, алой или изумрудной красной. Я люблю думать о том, как красятся пальцы от пастели и акрила, как выгибается под напором воды акварельная бумага, как режет пальцы плотный картон, как приятно трогать новые кисти, как любопытно смешивать акрил из разных тюбиков (всегда жалко остатков), как выглядят следы от губки, как приятно разворачивать новый ватман (разумеется, если ты полон идей - редкий случай), как приятно смотреть на набор карандашей, как размазывать их пальцами. Можно даже не рисовать, а просто смотреть, как краски сообщаются между собой, бумагой и твоими пальцами, пусть это даже бессмысленно - даже просто смотреть, как ярко-алый растекается по белоснежному... ох, у меня не хватает слов. наверное, я маньяк.
Чувствую себя паршиво. Как самый некрасивый, самый злоебучий человек на планете. У меня была одноклассница, с которой мы какое-то время общались после школы. Больше у меня никого не было, а ей я уж не знаю зачем нужно было со мной видеться. Друзья у нее по-моему всегда были, хоть и девочка была своеобразная, несдержанная и много бурчала. Помимо того, что дура, конечно. Но у дур обычно много друзей, потому что дур вообще много. Я ей не нравился. Она считала меня жутко некрасивым и стремным, чем-то вроде забитой серой мышки, которая никому ничем не интересна. Я чувствовал это очень хорошо, и хоть она не была важным для меня человеком, меня обволакивало ощущение, будто я такой и есть.
Тогда не возникало сомнений, что я прав в своих догадках, это даже не догадки были, а логические выводы. Она почти ничего такого не говорила, по крайней мере не прямо, но я знал и не сомневаюсь до сих пор – она видела меня серым отбросом. Но я не был им даже тогда, я был вполне себе я, только намного тупее. И некрасивым не был, а уж тем более в сравнении с ней.
Простыня.А бывает еще так, что не знаешь наверняка, но отчего-то убежден – важному человеку ты не нравишься. Это ощущение тем странно, что ты не хочешь оказаться прав и даже можешь убедить себя в том, что ошибаешься. И если тебя спросят – отчего ты так решил? – ты ничего сказать не сможешь, просто чувствуешь и всё. Но чувствуешь так сильно, что почти знаешь, только вот знать совсем не хочется.
Быть с тем, кому ты не нравишься, очень опасно, неправильно и не надо так делать никогда. Сколько девушек ненавидели свою маленькую грудь оттого, что их парням нравились сиськи побольше. Простой пример, но точно тем же путем можно возненавидеть себя целиком, не только свои уебанские сиськи. Как бы там ни было, в итоге чувствуешь себя недочеловеком. И не совсем точно говорить «чувствуешь себя», ведь ты смотришь в зеркало и видишь недочеловека, и если кто-то смотрит на тебя – он смотрит на недочеловека. Это не «кажется», по ощущениям совсем не так. Ты будто знаешь. И если ты не совсем тупой, то знаешь также и то, что на самом деле ты вполне себе человек, скорее даже неплохой.
И тут возникает вопрос – что делать. Можно уйти от человека, которому как тебе кажется, ты не нравишься. Он спросит – почему ты уходишь? А ты ему – я тебе не нравлюсь. А он тебе – с чего ты взял? А ты ему - …
Можно спросить человека, которому ты не нравишься, правда ли ты ему не нравишься. Он может сказать «неправда», может сказать «ты мне нравишься», может сказать «с чего ты взял». Даже если есть тысяча вещей, которые его в тебе раздражают или печалят, даже если он правда хотел бы чтобы у тебя был хотя бы третий размер и не такой скрипучий голос, он не скажет этого, если не хочет тебя расстраивать. Даже если есть некто, с кем он был бы с куда большим удовольствием, пока он не хочет расстраивать тебя – он не признается. И ты ведь сам бы этого не сделал. Пока остается что-то хорошее, пока ты хочешь это сохранить, ты будешь отрицать такие вещи. Ты знаешь последствия.
Выходит, что деваться некуда. Можно уйти, а потом долго себя грызть за то, что разрушил всё на основании ощущений. Можно остаться и страдать дальше. Можно не страдать и черпать веру в себя в другом месте. Лол. Когда я так умел
иногда я понимаю, какая дикая, ненормальная радость захлестывает сознание при мысли, что я изъяла каких-то людей из своей жизни - и мне страшновато.
что делать, когда хочется говорить "я больше не могу выезжать на голом энтузиазме, мне нужен хоть какой-то положительный результат"? Чтобы не отвечать прямым текстом, надо идти варить мозговышибающий кофе и работать до конца следующего круга.
я снова сваливаюсь в параллельный мир, там мне работать интересней, там у всех моих действий есть какой-то сакральный смысл, понятный мне одной. Их тысяча и один, и они оплетают один этот, голую необозримую трубку без тайных смыслов - или же настолько набитую ими, что это уже нельзя прочувствовать. Я сваливаюсь в них по пятнадцать раз в день, каждый из них имеет свой цвет, запах и вкус - та самая горстка стеклышек, о которой я уже пыталась когда-то писать.
"Вспоминала, как пили домашнее вино к меня в комнате, но в упор не помню, была ли это ты, или Полина, моя соседка... А может вы обе, Макс и Богдан. Это было так приятно, что поселилось в моей голове вплоть до старческого маразма."
"Хочется поговорить с тобой лично, попить кофе в той чудной кофейне, послушать, как ты живешь своей жизнью, так похожей иногда на мою собственную..."
В книге Сфинкс потерял грабли, Русалка уже вплела в волосы рыбку Слепого, Рыжая рассказала свою сказку об эльфе, Стервятник просил _о_, дракон вырвался из Македонского, а Табаки властвовал над временем. Я их люблю беззаветно. Текст утекает как песок сквозь пальцы, и я не могу от него оторваться, хоть он и в максимально неудобной форме - на маленьком экране телефона, по полтора-два слова на ширину. Сейчас мне уже кажется, что я сама попала в Дом.
не можется все это видеть, но я буду. я же сильный и.
нашла неплохое: читать дальшеВместо «привет» мы шепчем «прием, прием», Просится рифма «вдвоем», но какое уже вдвоем, Но и теперь – вровень, врознь, вдалеке, вразнобой, Я хочу говорить с тобой. Даже пусть разговор неизбежно скатывается на То, какая погода, мода, какая на что цена, На сплетни, нагрузки не несущие смысловой, Смейся, ругайся, вой, Я пойму, о чем ты, а не пойму – черт с ним, Сами додумаем то, что не объясним, И неважно какой там язык и какой тариф, Говори со мной, говори. И пока ты твердишь мне про кризис чего-то там, Голос твой как сигнальный огонь, боевой тамтам, В этой мгле непроглядной единственный ориентир. Говори, чтоб я мог дойти.
"...Кузнечик нюхал кофе и дым. Может, кофе — взрослящий напиток? Если его пьешь, становишься взрослым? Кузнечик считал, что так оно и есть. Жизнь подчинялась своим, никем не придуманным законам, одним из которых был кофе и те, кто его пил. Сначала тебе разрешают пить кофе. Потом перестают следить за тем, в котором часу ты ложишься спать. Курить никто не разрешает, но не разрешать можно по-разному. Поэтому старшие курят почти все, а из младших только один. Курящие и пьющие кофе старшие становятся очень нервными — и вот им уже разрешают превратить лекционный зал в кафе, не спать по ночам и не завтракать. А начинается все с кофе."